Россия – провинция мира. Такой невеселый диагноз поставило стране наше новое кино

Недавно в прокат вышел фильм Сергея Лозницы «Счастье мое». Этот фильм про то, как водитель-дальнобойщик отправился в очередной рейс в глубинку. По дороге, возле небольшого городка, он попадает в пробку и, в поисках объездного пути, оказывается в лесу, в котором встречает… Тут необходимо остановиться, чтобы никому не портить впечатление от просмотра, потому что фильм, на наш взгляд, смотреть надо – об этом говорит хотя бы количество призов, полученных им. Скажем только, что все у героя вышло не то, чтобы нехорошо, а прямо-таки очень плохо. По ужасненькой российской провинции и прямо-то ездить не стоит, а уж в объезд – полная дрянь получается.

Можно заметить, что эта пара – «провинция-ужасно» - за последние, нулевые годы стала в российском кино очень устойчивой и образовала целый тренд.

Надо сказать, что такой взгляд на провинцию в советском/российском кинематографе существовал не всегда. Скажем, в героическое сталинское время провинция в основном трактовалась как несовершенное, несколько отсталое продолжение столичного пространства, как территория приложения усилий для революционных преобразований и устранения этого несовершенства, дотягивания ее до совершенства столичного. Достаточно вспомнить «Трех товарищей» Семена Тимошенко; «Большую жизнь», «Донецких шахтеров» Леонида Лукова, «Шуми, городок» Николая Садковича или «Аэроград» Александра Довженко.

В вегетарианское хрущевско-брежневское время провинция ставилась в оппозицию столице – именно там, вдалеке от столичного шума, напрасной суеты и светского лицемерия жили простые, искренние и цельные люди, там из экологически и нравственно чистой почвы неторопливо вытекал источник духовности, настоящих истин и душевной красоты. Испорченные столичные посланцы припадали к этому источнику, очищались в нем и находили себя – тут можно назвать «Начало», «Тему», «Прошу слова» Глеба Панфилова; «Журналист», «У озера», «Дочки-матери» Сергея Герасимова. Особенно показателен фильм «Журналист», где главный герой, суперуспешный журналист-международник, перед первой поездкой в служебную командировку в Париж едет в глухой затрапезный городок, где влюбляется в местную девушку. Даже после Парижа он возвращается к ней, совершая таким образом правильный нравственный выбор. Правда, он увезет ее в Москву, ну да ничего.

Одновременно в конце советской эпохи зарождалось другое, неправильное и «вырожденческое» кино, разъедавшее светлый образ российской провинции недовольством ее косностью и лживостью («Остановился поезд» Вадима Абдрашитова), безнадежной серостью и беспросветностью («Полеты во сне и наяву» Романа Балаяна), агрессивной заурядностью («Похождения зубного врача» Элема Климова).

Перестройка внесла новые оттенки в раскрытие провинциальной темы. Провинциальная жизнь оказалась тупой, унылой и осточертевшей – как в «Маленькой Вере» Василия Пичула и «Облаке-рае» Николая Досталя. Или по-разному опасной - «Меня зовут Арлекино» Валерия Рыбарева, «Город Зеро» Карена Шахназарова. Столица в таких фильмах присутствует по умолчанию – предполагается, что есть места, где все-таки лучше, и туда хочется вырваться.

90-е годы ничего нового в провинциальную тему не добавили – кино было мало, а то, что было, решало другие проблемы.

И вот с начала нулевых стали появляться, а сейчас просто пошли косяком новые фильмы про провинцию: «Старухи» Геннадия Сидорова, «4» Ильи Хржановского, «Сказка про темноту» Николая Хомерики, «Волчок» Василия Сигарева, «Свободное плаванье» Бориса Хлебникова, «Бубен, барабан» Алексея Мизгирева, «Кислород» Ивана Вырыпаева, «Юрьев день» Кирилла Серебренникова, «Груз 200» Алексея Балабанова, «Отрыв» Александра Миндадзе. Провинция в этих фильмах с разной степенью тяжести трактуется как пространство тотальной опасности, жестокости, тоски, непредсказуемости, абсурда, ужаса и полной безысходности. Оттуда не просто хочется вырваться, оттуда нужно немедленно бежать, не оглядываясь. Но некуда.

Иного места, куда можно убежать, в этих фильмах не предполагается. Даже если дело происходит в Москве, которая раньше в той или иной степени выступала по отношению к провинции как «другое». Теперь столица (столицы, сюда можно добавить и Питер) выглядит так же, как провинция – в кадре никаких памятников архитектуры, площадей, музеев и парков культуры и отдыха мы не видим, сплошные окраины, промзоны, спальные районы, грязные дворы, где происходит то же самое скотство, что и в остальной России. Подобные фильмы про Москву и Питер: «Кремень» Алексея Мизгирева, «Другое небо» Дмитрия Мамулии, «Шультес» Бакура Бакурадзе, «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова, «Кочегар» Алексея Балабанова, «Все умрут, а я останусь» Валерии Гай Германики, «Сумасшедшая помощь» Бориса Хлебникова.

В отличии от популярного в перестройку жанра «чернухи» в этих фильмах гораздо более высокая степень обобщения, чаще всего - это притчи, в которых «ужасная провинция» поглощает понятие «Россия» и замещает его. Россия в этих фильмах предстает сплошной кошмарной провинцией. Возникает чувство тяжелого недоумения – почему это в России, которая вовсю встала с колен, передовой отряд режиссеров, представляющих ее на международной фестивальной арене, трактует Родину столь поганым образом?

Сразу отбросим как несостоятельные обвинения в конъюнктурности или участии в различных антироссийских заговорах на иностранные, естественно, деньги. Слишком уж эти фильмы хороши и талантливы, слишком выстраданы, слишком сильно совпадают с мироощущением большого числа живущих здесь, чтобы быть банальной заказухой. Не в этом дело.

Переживание России как провинции в этих фильмах основывается на том, что Россия провинция и есть. И всегда ею, по сути, была. Ведь что такое провинция? Это глухомань, нецивилизованность и вторичность. Или это не описание России? Россия была поочередно провинцией Византии, Орды, потом ничьей провинцией, замкнувшейся в себе, потом провинцией Европы и, наконец, цивилизованного мира в целом. Она постоянно заимствовала передовое, отдавая взамен банальное - типа пеньки, рубероида и нефти, постоянно догоняла и копировала, чем и занимается по сию пору, постоянно была обуреваема провинциальными комплексами в классическом диапазоне от низкопоклонства до агрессии. И в нулевые годы (очень нагруженное смыслами название) ощущение всего этого обострилось – после надежд тех самых «лихих» 90-х все, как кажется, вернулось в ту самую задницу, из которой мы только-только попытались вылезти. Провинциальная судьба России кажется уже непреодолимой.

Когда-то философ Борис Гройс назвал Россию подсознанием Запада. «Подсознание» еще точнее описывает ту Россию, которую мы видим в перечисленных выше фильмах нулевых, ведь «подсознание» и «провинция» имеют много общего – что-то периферийное, лежащее за пределами разума и порядка. Хаос, короче. В котором мы живем, судя по тому, что видим в кино. Или в окно.

Автор: Вадим Кругликов