Эрнст Барлах. Гений, который хотел жить сам по себе, да так и не смог

Ну, и сразу же, вдогонку, еще одна оценка, из противоположного лагеря: «Я считаю Барлаха одним из крупнейших скульпторов, какого когда-либо имели мы, немцы. Темперамент, значительность содержания, блестящее мастерство, красота без украшательства, величие без напыщенности, гармония без приглаженности, жизненная сила без грубой животности - благодаря всему этому скульптуры Барлаха являются шедеврами. Тем не менее, мне нравится не все, что он создал, и, хотя у Барлаха нужно учиться многому, позволительно все же поставить вопросы: чему? когда? с чьей помощью?». Бертольд Брехт, прокоммунистический писатель.

И с чего это вдруг сразу про идеологию, можете вы спросить? А потому, с тоской отвечу я, если вы таки спросите, что жить Барлаху (1870-1938) пришлось в том месте и в то время, где и когда идеология стала главным принципом существования, что человека, что государства. При том, что сам Барлах от всякой идеологии бежал.

Вот есть у нас в мире две страны, в которых судьбы художников-авангардистов, работавших в 30-40-е гг., непременно и массово приобретали трагический или, как минимум, драматический характер. Германия и Россия. Барлах в этом смысле не выделяется. Начиналось, впрочем, все не так печально.

Родился-то он в кажущемся теперь таким уютным викторианском веке, в семье провинциального врача. Врач, правда, вскоре умер, денег в семье стало мало. Но Барлах, с детства любивший всякого рода изо, методично и спокойно добивался своего – профессии скульптора. Учился в Гамбурге и в Дрездене в правильных местах и у правильных профессоров. Пару раз в конце века съездил в Париж. Там ему не понравилось – в Париже процветала импрессионистическая и неоклассическая скульптура, Барлах же тяготел к символизму.

Вернувшись на родину, Барлах поселился в Гамбурге, стал работать иллюстратором, преподавать керамику и сделал несколько качественных, но довольно заурядных скульптур в духе Ар нуво – ну, что-то такое символистское/модерное. А лет ему уже было за тридцать, и был он еще/уже никто**.

Когда немцу плохо, когда немец потерял основания жизни, он что делает? Он идет в Россию, после чего его жизнь круто меняется***. В 1906 году Барлах поехал на Украину, где его брат чего-то такое делал по коммерческой части. Осмотрев окрестности, Барлах прифигел. Кругом – степь, и по ней бродят какие-то нечесаные люди без определенных занятий, беспрерывно находящиеся в разнообразных, но всегда предельно экзистенциальных ситуациях. Время-то было тяжелое как всегда - первая русская революция, реформы Столыпина, обнищание крестьян. Вывод: «Мы все, в сущности, нищие, смятенные существа». Так Россия подарила Барлаху ощущение онтологического трагизма существования. Ну, по этой штуке – онтологическому-то трагизму – мы, конечно, первые. Есть что разнообразного предъявить в этом направлении. В общем, по итогам хождения за просветлением Барлах сделал серию работ, которые в Германии произвели легкий фурор.

Сидящая женщина

Слепой нищий

Русская нищенка-2

Влюбленные

Эти свои работы он делал из дерева и повторял потом в керамике. Легко заметить, что они, в общем-то, находятся в русле модерна – масса предельно обобщена и текуча, контуры – плавные, но заряжены энергией. Все это придает его работам качество монументальности. Они небольшие, в несколько десятков сантиметров, но легко представимы в виде многометровых сооружений. Особенно хороши «Слепой нищий» и «Русская нищенка-2». Что в них не модерное – это, конечно, тот самый онтологический трагизм.

В 1910 году Барлах навечно поселился в небольшом северогерманском городке со средневековой историей Гюстрове. Там он живет практически отшельником, не участвует ни в каких группах и тусах, нечасто выставляется. Много работает. Изучает средневековую немецкую скульптуру, для чего ездит по готическим германским центрам: Наумбургу, Бамбергу, Шпессарту, Любеку. Логика художественного развития вырывает Барлаха из цепких лап Ар нуво и приводит в стан экспрессионизма. А куда ему еще было идти? Там ведь тоже ребята решали проблемы онтологического трагизма существования, романтически проживали германскую старину и строили новое искусства на основе родного средневековья.

Мститель

Вот это уже другое дело. Экспрессия в фигуре, аффект в выражении лица, движения зафиксированы не просто в крайних точках, а несколько даже за ними. Складки – резкие, ломкие. Но тут началась война. И Барлах поддался всеобщему национал-патриотическому возбуждению. А ведь сколько раз уже умные люди говорили – не надо ему поддаваться. Увидел группу возбужденных патриотов – отойди, не стой с ними. И все равно, каждый раз находятся мастера культуры, готовые с ними стоять. Эх, люди…

В общем, Барлах, немолодой уже дядька, записался добровольцем и попал на фронт. Через несколько месяцев его по здоровью комиссовали, но насмотрелся он за это время столько, что возненавидел-таки всякое государственное и патриотическое возбуждение. Вот графика по итогам его военно-познавательного тура.

Массовое захоронение

А вот – скульптура.

Человек в рогатке

После войны Германия бурлила, коммунисты и нацисты устраивали свои путчи, вовсю бунтовали дадаисты, появилась новая вещественность. Барлах сидел у себя в Гюстрове, не вступал ни в какие партии и оставался экспрессионистом. Контакты с миром он свел к минимуму, доступ в его мастерскую имели всего несколько ближайших друзей. Между тем он стал знаменит, его избирают членом Прусской академии художеств и приглашают переехать в Берлин. Ему предлагают стать профессором. Еще его избирают в почетные члены Мюнхенской академии художеств. Барлах отказывается от преподавания, да и от любой деятельности, не связанной с творчеством. Еще ему заказывают памятники павшим.

Воитель духа

Первым был памятник в Киле. Ангел стоит на поверженной химере. Несмотря на военную атрибутику, это не про военную победу, хоть бы даже и символическую. Это про победу сил разума над силами тьмы. Да и какой из этого ангела военный воитель? Духовный – да. Такая работа вполне могла бы стоять в нише какого-нибудь готического храма. Впрочем, она стоит рядом с таких храмом, т.е. на месте.

Парящий ангел

Второй памятник Барлах сделал для собора в Гюстрове. Это – один из самых потрясающих памятников, которые мне известны. Ну, вы много видели висячих памятников? Это просто уникальное формальное решение. И непонятно – он, ангел, завис или летит? Если летит, то куда – вниз, к земле, или вверх, к небу? Полная неопределенность. Дела наши скорбные, земные, не позволяют ему нас оставить и подняться. Но и осесть тут, с нами, он не может – природа не позволяет. Лицо у ангела – это лицо Кете Кольвиц, художницы-экспрессионистки, с ней Барлах дружил.

Памятник павшим

Последний памятник, в Магдебургском соборе. Верхний ряд фигур: пожилой ополченец, раненный офицер и салабон – держатся за крест, который ставили на могилах убитых. Крест, благодаря цифрам на нем, становится надгробным для всех погибших. Вояки прямо-таки экзистенциально спокойны. Это то, что у героев Джозефа Конрада называлось трагическим героическим аристократизмом – готовность с достоинством встретить любое обстоятельство вплоть до смерти, раз уж так вышло. Нижние фигуры: скорбящая мать, скелет и человек в ужасе – это реалии войны, поднятые до уровня символов. И все это лаконично, обобщенно и молчаливо.

Памятник был сделан в 1929 году. Хорошее было время. По улицам уже ровными рядами шатались отряды штурмовиков, НСДАП набирала приличные и все большие проценты на выборах. Гитлер становился общенациональным политиком. Массовый патриотизм находился на хорошем, крепком уровне, иногда достигая высот психоза. Короче, памятник не соответствовал. Он был совсем не про то. Не было в нем угрожающей, слегка остервенелой брутальности на страх врагу. Ничего не было про неоплатный долг перед Родиной и про готовность отдать за нее все. Про героизм было, но этот героизм оказывался каким-то некачественным. Вот не героизм-порвать-всех-врагов-на-хрен, а героизм как предстояние перед судьбой. А это – сомнительный героизм, абстрактный какой-то. Личный очень. А требуется - простой и массовый. Еще было про скорбь – это уж вовсе лишнее. Скорбь же не вдохновляет новые поколения геров на смерть. Плохое произведение, в общем.

Но тогда правильно наехать на Барлаха у патриотов не получалось. Он был больно крупен. К его 60-летию прошли его же выставки в Берлине, Эссене, Венеции, Нью-Йорке, Цюрихе, Париже. Он продолжал работать. Он продолжал делать вещи, которые вызывали ненависть у фундаменталистски ориентированной публики. Вот такие.

Пьета

Тут уже возмущались и религиозные ортодоксы. Христос – как солдат. Это как вообще? Да еще и окостеневший. Да еще и совсем недавний солдат, с последней войны. Неправильное уподобление. Надо добавить, что сознательным эпатажем Барлах не занимался, это был не его бизнес.

Конечно, Барлах все понимал. Вот работа 1933 года.

Зябнущая старуха

Это, можно сказать, образ германского народа. Что это за год, все мы теперь знаем.

И началось. Работы Барлаха стали убирать из музеев, памятники – уничтожать. Магдебургский памятник спасли работники собора – спрятали где-то. Кильский монумент убрали. «Парящего ангела» переплавили на снаряды – бронза же. Какой, однако, сильный символический жест – переплавить антивоенный памятник на снаряды****. Это ведь самое смертоносное, что тогда было. В 1937 году работы Барлаха были включены в экспозицию «Дегенеративного искусства». Из всех академий его повыгоняли. Самому ему прозрачно намекали, чтобы он сваливал из страны. Но он остался. Как те солдаты из Магдебургского собора. Тогда стали распространять слухи, что он – еврей, с соответствующими последствиями. Друзья посоветовали Барлаху задокументировать свое арийское происхождение, каковым оно и было, но ему это представилось унизительным, и делать этого он не стал.

А на дворе процветала вот такая скульптура.

Арно Брекер. Готовность

Разница тут даже не стилистическая, хотя она есть – это такая натурализирующая неоклассика. Ну, это понятно, Брекер-то – ученик Майоля. Тут дело в идеологической несовместимости. Наверное, самое точная характеристика этой идеологии – безжалостность. Никогда ничего подобного не смог бы сделать Барлах. Вот он и умер, в марте 1938 года, от инфаркта. Некролог, процитированный в самом начале, был самым лучшим. Почему он вышел в эсэсовской газете – загадка.

Аскет

* В нацистской Германии культурная политика была не такой жесткой, как в это же время в СССР. У нас он некролога вообще бы не удостоился. И вина перед родиной у него была бы шире и глубже. Если нацизм видел его вину только в несоответствии государственной идеологии, то у нас ему вменили бы еще и стилистические грехи – в СССР эстетические категории рассматривались как политические.

** Знаменитая фраза Цезаря: «Уже двадцать два, а еще ничего не сделано для бессмертия».

*** См. историю русско-немецких военных отношений со времен Александра Невского, биографию Матиаса Руста и полезный текст про Бойса.

**** Восстановлен после войны по сохранившемуся гипсовому слепку.

Автор: Вадим Кругликов