Анри Матисс. Авангардизм с человеческим лицом
«Я хочу уравновешенного, чистого искусства, которое не беспокоит и не смущает. Я хочу, чтобы перед моей живописью усталый, надорванный, изнуренный человек вкусил отдых и покой», - Анри Матисс, тоже авангардист
Просто удивительно, что художник с таким безмятежным творческим кредо стал одним из крупнейших мастеров искусства ХХ века. Ну, в первую-то десятку Матисс (1869-1954) точно входит, хотя в его работах нет никаких следов сделки с дьяволом, которую, по некоторым внушающим полное доверие свидетельствам, заключил его знакомый Пикассо. Он никогда не стремился быть радикальным, не сочинял отменяющих все предшествующие искусство манифестов, не совершал революций. Смешно сказать – за свою долгую жизнь Матисс не устроил ни одного публичного скандала! То есть никого не обматерил, никому не заехал в репу и даже ни разу не показал голую жопу. Как он при этом оставался уважаемым в авангардистской среде человеком – загадка. И ведь еще влиял на процесс и формировал среду.
Впрочем, в одной революции Матисс все-таки поучаствовал. Но как-то нехотя, совершенно к этому не стремясь. Он просто спокойно делал то искусство, которое ему нравилось. Было это в самом начале ХХ века, когда Матисс стал одним из основателей фовизма и, стало быть, авангардизма вообще. Тогда, по крайней мере, одна его работа вызвала средней тяжести скандал, но, как уже было сказано, против его воли.
Женщина в шляпе
Предъявленные к его работе претензии находились в общем русле тех обвинений, которые были выдвинуты против фовистов в целом: дикие цвета, грубый рисунок, отсутствие светотеневой моделировки и вообще – мазня какая-то.
А ведь Матисс проделал долгий и трудный путь к этой мазне. Он ведь, вообще, юрист по образованию. Человек спокойный, педантичный, совершенно не богемный. Не бухал даже. Но угораздило его как-то слечь с аппендицитом. Для развлекухи мама Матисса принесла Матиссу краски и бумагу. Матисс начал что-то такое изображать, а когда аппендицит кончился, он бросил профессию и уехал из сен-кантенской больницы в Париж, художничать. Пробрало человека искусство.
В Париже Матисс стал учиться и за несколько лет последовательно прошел стадии эволюции тогдашнего искусства: академизм-реализм-импрессионизм-символизм-дивизионизм. На последнем он застрял – дивизионизм (он же неоимпрессионизм, он же пуантилизм) привлек его своими экспериментами с цветом. Ведь дивизионисты что делали? Разлагали сложный, природный цвет на составляющие его чистые цвета и располагали эти чистые цвета в виде точек или квадратных мазков ровными рядами.
Жорж Сера. Сена у острова Гранд-Жатт
Следы дивизионизма у Матисса сохранялись довольно долго, даже когда он уже был матерым фовистом.
Роскошь, покой и сладострастие
Помимо дивизионизма, Матисс внимательно смотрел готические витражи с их глубокими и чистыми цветами.
Богоматерь с младенцем. Шартрский собор
Японскую ксилографию (гравюру на дереве) Матисс тоже смотрел. Тут его привлекали такие штуки, как цветовые контрасты, лаконизм изобразительных средств, внимание к детали и вертикальное построение пространства – без воздушной перспективы.
Утагава Хиросигэ. Японский сад
Заинтересовался Матисс и исламским искусством с его уподоблением фигур орнаментальным арабескам и ритмом, напоминающим ритм каллиграфии.
Лев напавший на буйвола. Рукопись «Калила и Димна». XV век
Ну, и конечно, нельзя не потешить патриотическую струну своей души тем, что Матиссу дико понравились иконы – в 1911 году он был в России. Иконы – это до XVIII века которые - он заценил опять же за чистые цвета, обобщенный силуэт и ритм цветовых пятен и линий. Икону показывать не буду, ее и так все знают. Да ладно уж…
Андрей Рублев. Троица
Ну, и плюс ставший уже родным для Матисса фовизм. Вот из всего из этого, в общих чертах, и получилось у него то искусство, которое его прославило. И произошло это довольно быстро. Уже через три года после первой выставки фовистов богач и коллекционер Щукин заказывает Матиссу большие панно для своего особняка.
Танец
Музыка
Правда, с «Музыкой» получился небольшой скандальчик, такое легкое колебание общественного мнения. Первоначально музыканты имели четко изображенные половые признаки в виде пиписек. Они, пиписьки, хорошо укладывались в авторскую концепцию – танец как выражение стихии, дионисийского начала, он отдал женщинам, а музыку как материю организованную, относящуюся к началу аполлоническому – мужикам. Не будем сейчас спорить с мастером по поводу такого распределения начал и концов – не об этом речь. А речь о том, что перед тем, как отправить работы в Россию, Матисс выставил их в Париже. Ну, и колыхнуло маленько. Все-таки, парижане тогда еще не были хорошо знакомы с Куликом и Бренером, пиписек не знали, времена-то дикие были. Ну, а Щукин, как об этом всем прослышал, попросил Матисса всю мужскую половуху закрасить. Женская-то уж ладно, пусть торчит, тут же многовековая традиция в искусстве существует – нарисовать голую женщину и всем показывать.
Ну, и надо, наконец, немного поговорить о том, что такого значительного находила у Матисса просвещенная публика.
Все, в общем-то, достаточно просто – это была гармония, достигнутая при помощи современного художественного языка.
О гармонии. Матисс говорил, что средства художника должны непосредственно вытекать из его личности. Так Матисс и был совершенно гармоничной личностью. Спокойным, жизнерадостным и эпикурейски ориентированным. Он, например, не любил обсуждать политику со своим другом-коммунистом Арагоном, чтоб не волноваться. И в полном соответствии со своим утверждением живописные средства имел гармоничные. Прежде всего – это полная ясность композиции.
Разговор
Все у Матисса всегда понятно – кто где и где что. Внятная структура пространства. Удобная точка зрения – по центру, как правило – на уровне глаз. Равновесие всех частей и элементов картины. Четко прочитываемый ритм. Потом - цвета, сочетающиеся друг с другом как звуки в музыкальном аккорде, что было для Матисса самым главным. Он ведь понимал живопись прежде всего как комбинацию различных красок на плоскости. Цвет – это вообще главное достижение Матисса; как сказал бы про него не знаю уж кто: «тончайший колорист». Далее – узнаваемость изображенного. Даже если Матисс показывал экзотику, он ее показывал как что-то уже знакомое.
Арабская кофейня
Необходимо добавить, что эта гармония кажется совершенно безыскусной и легко достигаемой. Это не так. Работал Матисс напряженно, иногда десятками раз переписывая большие куски картин. И пусть не смущает скептика то, что понятие «гармония» прилагается к работам, где все вроде как корявенько, все не «как в жизни». На дворе – ХХ век, положено, как говорил сам Матисс, «не подражать природе, а интерпретировать ее».
Теперь о современности языка. Ну, о периоде фовизма и говорить нечего – фовисты тогда были самыми современными. Когда же на поле битвы авангардизма со всем остальным миром вышли батальоны кубистов, футуристов и т.д., то язык Матисса перестал быть, конечно, современным-современным. Он остался просто современным. А периодически, когда в авангардизме поднимались волны неоклассики, как, например, в 20-е годы, язык Матисса снова становился немного современным-современным. Он ведь тоже развивался. Сравните, хотя бы, щукинский «Танец» с «Танцами», сделанными в 30-х годах для коллекции Альберта Барнса.
Вообще, искусство Матисса оказывало определенное влияние на самого Пикассо – куда уж дальше. А еще – на абстракционизм в лице Кандинского и Делоне, которые учились у Матисса изысканной культуре цвета. И даже на совсем далеких и по методу, и по времени поп-артистов, взявших у него эффектную красоту простых форм. Вот такую, например.
Цирк
Последней работой уже совсем старого, больного Матисса было сооружение и роспись Капеллы четок в Вансе. Там, среди прочего, он сделал предельно простую, похожую то ли на наскальные рисунки, то ли на граффити работу «Крестный путь».
Цифрами на ней обозначены 14 остановок Христа на пути к Голгофе. Такое обнажение приема уже сильно напоминает концептуализм, а его еще тогда и близко не было. Кстати, на этом месте в храмах, на западной стене, обычно изображают с дидактической целью Страшный суд. Ну, чтоб граждане не баловали. Западная-то стена – это последнее, что видит выходящий из храма прихожанин, а, как говорил Штирлиц, лучше всего запоминается оно, последнее. Так вот, в полном соответствии со своей эстетической установкой (см. начало) Матисс выбрал не этот душераздирающий сюжет, а крестный путь. Ведь кончился-то он, несмотря ни на что – Воскресением.
Автор: Вадим Кругликов